Асеев, николай николаевич. Поэт Николай Асеев
Николай Николаевич Асеев
Асеев Николай Николаевич (1889 - 1963), поэт. Родился 28 июня (10 июля н.с.) в городе Льгов Курской области в семье страхового агента. Детские годы провел в доме деда, Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова, любителя народных песен и сказок и замечательного рассказчика.
В 1909 закончил Курское реальное училище, поступает в Коммерческий институт в Москве и одновременно слушает лекции на филологическом факультете Московского университета. В 1911 опубликовал свои первые стихи.
Литературная жизнь Москвы захватила молодого поэта, он посещает брюсовские "вечера", "ужины" Вяч. Иванова, знакомится с Б. Пастернаком, который покорил его всем: и внешностью, и стихами, и музыкой.
С 1913, когда в альманахе "Лирика" появляется подборка стихов Асеева, начинается его активная литературная деятельность. Через 4 года он издал пять сборников оригинальных стихотворений: "Ночная флейта" (1913), "Зор" (1914), "Оксана" (1916), "Леторей", (1915), "Четвертая книга стихов" (1916).
Начинается первая мировая война, и Асеева призывают на военную службу. В Мариуполе он проходит обучение в запасном полку, который вскоре отправляют ближе к Австрийскому фронту. Заболевает воспалением легких, осложнившимся вспышкой туберкулеза. Его признают негодным к службе и отправляют домой на поправку; через год он проходит переосвидетельствование, и его снова направляют в полк, где он пробыл до февраля 1917, когда был избран в Совет солдатских депутатов.
Началась Февральская революция, полк отказался идти на фронт.
Асеев вместе с женой "двинулся" на Дальний Восток. Этот длинный путь через фронтовую, голодную, мятежную страну стал его путем в большую поэзию (очерк "Октябрь на Дальнем"). Во Владивостоке он сотрудничал в газете "Крестьянин и рабочий" - органе Совета рабочих и крестьянских депутатов. Октябрьскую революцию, о которой узнал во Владивостоке, принял безоговорочно.
По предложению Луначарского Асеев был вызван в Москву и в 1922 он туда приезжает. Возобновляет знакомство с Маяковским, который имел на него большое влияние. Выходят сборники его стихов: "Стальной соловей" (1922), "Совет ветров" (1923). С 1923 Асеев участвовал в литературной группе "Леф" (левый фронт искусств), возглавлявшейся Маяковским. До конца жизни Маяковский поддерживал его, помогал издавать его книги.
В 1920-е годы вышли поэмы "Лирическое отступление", "Свердловская буря", стихи о русских революционерах ("Синие гусары", "Чернышевский"). В 1928, после поездки за границу, написал стихи о Западе ("Дорога", "Рим", "Форум-Капитолий" и др.).
Перед войной Асеев публикует поэму "Маяковский начинается" ("...я написал о нем поэму, чтобы хоть отчасти выполнить свой долг перед ним. Без него мне стало труднее...", - писал Асеев).
Многие его военные стихи и поэмы - страницы поэтической хроники Отечественной войны: "Радиосводки" (1942), "Полет пуль", "В последний час"(1944), "Пламя победы" и др. В 1961 книгой "Зачем и кому нужна поэзия" (1961) Асеев подводит итоги своего творчества и своей жизни. В 1963 поэт умирает.
Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
АСЕЕВ Николай Николаевич (9.7.1889, Льгов Курской губернии - 16.7.1963, Москва), поэт, лауреат Сталинской премии (1941). Сын страхового агента. Воспитывался в семье деда - охотника. Образование получил в Московском коммерческом институте (1912), а также на филологических факультетах Московского и Харьковского университетов. Начал печататься с 1913. В 1914 выпустил свой первый сборник "Ночная флейта". Приверженный сначала символизму, А. сблизился с В. Хлебниковым, а затем и с В.В. Маяковским. Во время Гражданской войны - на Дальнем Востоке. В 1922 переехал в Москву. В 1922 написал "Марш Буденного" и благодаря этому получил широкую известность. В 1923 вошел в состав ЛЕФа. Приспосабливаясь к обстановке, А. стал одним из наиболее ортодоксальных большевистских поэтов, выполняя своими стихами "социальный заказ". В 1925 выпустил поэму "Двадцать шесть" о бакинских комиссарах. Занимал высокие посты в системе Союза советских писателей.
Использованы материалы из кн.: Залесский К.А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000.
Асеев Николай Николаевич
Моя жизнь
Городок был совсем крохотный - всего в три тысячи жителей, в огромном большинстве мещан и ремесленников. В иной крупной деревне народу больше. Да и жили-то в этом городишке как-то по-деревенски: домишки соломой крытые, бревенчатые, на заводах огороды; по немощеным улицам утром и вечером пыль столбом от бредущих стад на недальний луг; размеренная походка женщин с полными ведрами студеной воды на коромыслах. «Можно, тетенька, напиться?» И тетенька останавливается, наклоняя коромысло.
Город жил коноплей. Густые заросли черно-зеленых мохнатых метелок на длинных ломких стеблях окружали город, как море. На выгоне располагались со своим нехитрым снаряжением свивальщики веревок; за воротами домов побогаче видны были бунты пеньки; орды трепачей, нанятых задешево бродячих людей, сплошь в пыли и кострике, расправляли, счесывали, трепали пеньку. Над городом стоял густой жирный запах конопляного масла - это шумела маслобойка, вращая решетчатое колесо. Казалось, что конопляным маслом смазаны и стриженные в кружок головы, и бороды степенных отцов города – почтенных старообрядцев, у которых на воротах домов блестел медный осьмиконечный крест. Город жил истовой, установленной жизнью.
Малый город, а старинный. Имя ему было Льгов, то ли от Олега то ли от Ольги название свое вел: верно, был сначала Ольгов, или Олегов, но со временем укоротилось название - проще стало Льговом звать.. Вот так и стоял этот старинный город, стараясь жить по старинке. На конопляники выходил он одним краем, и на самом краю, прямо упираясь в коноплю, стоял одноэтажный домик в четыре комнаты, где родился автор этих строк.
Я писал, печатался, пользовался вниманием читателей; буду еще писать и печататься, стараясь, это внимание оправдать. Но хотелось бы еще подчеркнуть, что впечатления детства остаются самыми яркими и откладываются в памяти гораздо прочнее, чем впечатления других - последующих возрастов. И поэтому ни роскошные крымские, ни величественные кавказские красоты не создавали у меня в памяти такого прочного образа, как конопляник против нашего старого дома во Льгове; это море конопли, куда мы ребятами уходили в поисках приключений, в большинстве случаев сочиненных собственной фантазией. Даже итальянские впечатления - чудесные остатки римских кварталов старого города, даже соборы и дворцы Флоренции и Венеции не заслонили в памяти вида родного домика с деревянным крылечком, на котором так не сиделось в детстве. Не заслонились в памяти и крутые повороты лугового Сейма, опушенные темнеющей зеленью дальних дубрав. И я почти с тоской, как о потерянных чудесах, вспоминаю о городах моего детства - о Курске и Льгове, о Судже и Обояни, о Рыльске и Фатеже. Они стали теперь совершенно другими, неузнаваемыми, лучше обстроенными, украшенными. Но мне они уже незнакомы. Город Курск - «Куреск», «Куроск». Ведь не от слова же курица происходит его старинное название! И я стал рано задумываться над этим именем, стараясь разгадать его происхождение. Нет, не курица, которая «не птица» даже по народному присловью, была его прообразом. Вошла в уши песня: «Ой, рано, рано куры запели, ой дид ладо, куры запели!» Что это? Разве куры поют? «Курам на смех»,- говорится в другой поговорке. Да разве куры смеются? Не могло быть, чтобы эта бессмыслица вошла в поговорки. Значит, не обыкновенных кур, или, как в Курске говорят, «курей», подразумевала народная этимология. Какие-то другие «куры» имелись в виду и в песне и в поговорках. «Как кур во щи». Почему ж не курица? Да потому что куром называлась дикая лесная птица, довольно сильная, и крик ее был похож на смех, и пел этот кур по лесам рано, рано и попадался «во щи», только будучи добыт на охоте. И вот среди лесов, среди сырых боров заложен был город - «Куреск», по многочисленности обитавших в лесах «куров» названный так, а не иначе. И воображение уже развивало целую цепь представлений. Почему эти птичьи названия присвоены не только одному этому городу. Ведь вот - соседом ему расположен к северу Орел, а к югу Воронеж! Не связаны ли они, эти названия, чем-то общим, хотя бы во времени? Не были ли они порубежными форпостами на государственных границах давних времен? Линией защиты от вторгавшихся степных орд? И, наконец, не о них ли сказано в применении к князьям «Слова о полку Игореве»: «единого гнезда шестокрыльцы»? Три гордых птицы - шесть крыл Кура, Ворона и Орла прикрывали Русь от набегов; и не сами князья, а названия городов натолкнули автора «Слова о полку Игореве» на этот образ. И стал я задумываться, вглядываясь в историю. Ведь вот какие тайны смысловые заключены в названиях городов Курских. История городов моего детства увлекала меня в летописи. С них я и начал свое знакомство с литературой...
Не очень отличалось мое детство от жизни десятков соседских ребят, босиком бегавших по лужам после грозового дождя, собиравших «билетики» от дешевых конфет и обложек папирос и пивных ярлыков. Это были меновые знаки разного достоинства. Но действительными ценностями были лодыжки - вываренные и выбеленные на солнце кости от свиных ножек, часто крашенные в фуксине и продававшиеся парами. Но покупать их было охотников мало. Главное - это была игра в лодыжки. Были и другие игры. Например, поход в конопли, которые представлялись нам заколдованным лесом, где живут чудовища. Так жил мальчонка провинциального города, не барчук и не пролетарий, сын страхового агента и внук фантазера-деда Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова, уходившего на добычу на недели в окрестные леса и луга. О нем я написал впоследствии стихи. О нем и о бабке Варваре Степановне Пинской, круглолицей старухе, не утерявшей своего обаяния, голубизны своих доверчивых глаз, своих вечно деятельных рук.
Мать я помню плохо. Она заболела, когда мне было лет шесть, и к ней меня не пускали, так как опасались заразы. А когда я ее видел, она была всегда в жару, с красными пятнами на щеках, с лихорадочно сиявшими глазами. Помню, как возили ее в Крым. Меня взяли тоже. Бабушка была все время с больной, а я предоставлен самому себе.
На этом кончается детство. Потом идет ученичество. Оно не было красочным. Средняя школа давно описана хорошими писателями - начиная с Помяловского, кончая Вересаевым. Разницы было немного. Разве что наш француз отличался париком, а немец - толщиной. Но вот математик, он же и директор, запомнился тем, что преподавал геометрию, распевая теоремы, как арии. Оказывается, это было отголоском тех далеких времен, когда учебники еще писались стихами и азбуку учили хором нараспев.
И все же главным моим воспитателем был дед. Это он мне рассказывал чудесные случаи из его охотничьих приключений, не уступавшие ничуть по выдумке Мюнхгаузену. Я слушал, разинув рот, понимая, конечно, что этого не было, но все же могло быть. Это был живой Свифт, живой Рабле, живой Робин Гуд, о которых я тогда не знал еще ничего. Но язык рассказов был так своеобразен, присловья и прибаутки так цветисты, что не замечалось того, что, может быть, это и не иноземные образцы, а просто родня того Рудого Панька, который также увлекался своими воображаемыми героями.
Отец играл меньшую роль в моем росте. Будучи страховым агентом, он все время колесил по уездам, редко бывая дома. Но одно утро я запомнил хорошо. Был какой-то праздник, чуть ли не наш именинный день. Мы с отцом собирались к заутрене. Встали раным-рано, сели на крылечке дожидать первого удара колокола к службе. И вот, сидя на этом деревянном крылечке, глядя через конопляник на соседнюю слободу, я вдруг понял, как прекрасен мир, как он велик и необычен. Дело в том, что только что взошедшее солнце вдруг превратилось в несколько солнц - явление в природе известное, но редкое. И я, увидав нечто такое, что было сродни рассказам деда, а оказалось правдой, как-то весь затрепетал от восторга. Сердце заколотилось быстро-быстро.
Смотри, папа, смотри! Сколько солнц стало!
Ну что ж из этого? Разве никогда не видал? Это - ложные солнца.
Нет, не ложные, нет, не ложные, настоящие, я сам их вижу!
Ну ладно, гляди, гляди!
Так я и не поверил отцу, а поверил в деда.
Учение кончилось, вернее, оборвалось: уехав в Москву, я скоро перезнакомился с молодежью литературного толка; а так как стихи я писал еще учеником, то и в Коммерческом институте мне было не до коммерции, и в университете, куда я поступил вольнослушателем,- не до вольного слушания. Мы стали собираться в одном странном месте. Литератор Шебуев издавал журнал «Весна», где можно было печататься, но гонорара не полагалось. Там я познакомился со многими начинающими, из которых помню Владимира Лидина, из умерших - Н. Огнева, Ю. Анисимова. Но не помню, каким именно образом судьба свела меня с писателем С. П. Бобровым, через него я познакомился с Валерием Брюсовым, Федором Сологубом и другими тогдашними крупными литераторами. Раза два был в «Обществе свободной эстетики», где все было любопытно и непохоже на обычное. Однако все эти впечатления первого знакомства заслонило вскоре иное. Это была встреча с Маяковским. Здесь не место воспоминаниям: о Маяковском я написал особо. Но со времени встречи с ним изменилась вся моя судьба. Он стал одним из немногих самых близких мне людей; да и у него не раз прорывались мысли обо мне и в стихах и в прозе. Наши взаимоотношения стали не только знакомством, но и содружеством по работе. Маяковский заботился о том, как я живу, что я пишу.
В 1915 году меня забрали на военную службу. В городе Мариуполе я проходил обучение в запасном полку. Затем нас отправили в Гайсин, ближе к Австрийскому фронту, чтобы сформировать в маршевые роты. Здесь я подружился со многими солдатами, устраивал чтения, даже пытался организовать постановку рассказа Льва Толстого о трех братьях, за что сейчас же был посажен под арест. Из-под ареста я попал в госпиталь, так как заболел воспалением легких, осложнившимся вспышкой туберкулеза. Меня признали негодным к солдатчине и отпустили на поправку. На следующий год меня переосвидетельствовали и вновь направили в полк. Там я пробыл до февраля 1917 года, когда был избран в Совет солдатских депутатов от 39-го стрелкового полка. Начальство, видимо, решило избавиться от меня, и направило в школу прапорщиков. В это время началась февральская революция. На фронт наш полк идти отказался, и я с командировкой в Иркутск отправился на восток. В Иркутск я не поехал. Забрав свою жену, двинулся с нею до Владивостока, наивно полагая поехать зимой на Камчатку.
Во Владивосток я попал, когда уже совершилась Октябрьская революция. Сразу пошел во Владивостокский Совет рабочих и солдатских депутатов, где получил назначение заведовать биржей труда. Что это было за заведование - вспомнить стыдно: не знающий ни местных условий, ни вновь народившихся законов, я путался и кружился в толпах солдатских жен, матерей, сестер, в среде шахтеров, матросов, грузчиков порта. Но как-то все же справлялся, хотя не знаю до сих пор, что это была за деятельность. Выручила меня поездка на угольные копи. Там я раскрыл попытку хозяев копей прекратить выработку, создав искусственный взрыв в шахте. Вернулся я во Владивосток уже уверенным в себе человеком. Начал работать в местной газете, вначале литсотрудником, а в дальнейшем, при интервентах, даже редактором «для отсидки» - была такая должность. Но взамен я получил право печатать стихи Маяковского, Каменского, Незнамова. Вскоре приехал на Дальний Восток поэт Сергей Третьяков; был организован нами маленький театрик - подвал, где мы собирали местную молодежь, репетировали «Похищение сабинянок» Леонида Андреева. Но вскоре эти затеи приостановились. Началась интервенция, газета подвергалась репрессиям, оставаться, хотя бы и номинальным редактором, было небезопасно. Мы с женой переселились из города на 26-ю версту, жили не прописавшись, а вскоре получили возможность выехать из белогвардейских тисков в Читу, бывшую тогда столицей ДВР - Дальневосточной Республики.
Оттуда по предложению А. В. Луначарского я был вызван в Москву, как молодой писатель. Здесь и возобновилось мое прерванное на три года знакомство с Маяковским. Он знал, что на Дальнем Востоке я читал его «Мистерию-буфф» рабочим Владивостокских временных мастерских, знал, что печатал отрывки из «Человека» в газете, что читал лекции о новой поэзии во Владивостоке, и сразу принял меня как родного. Затем началась работа в «Лефе», в газетах, в издательствах, которую опять-таки возглавлял Маяковский, неотступно, как пароход баржу, буксируя меня всюду с собой. Я объездил с ним города Союза - Тулу, Харьков, Киев; совместно с ним выпустил несколько агитационных брошюр.
Неизменная товарищеская заботливость со стороны Владимира Владимировича проявлялась до конца его жизни. Благодаря ему было издано много моих книг. Позже я написал о нем поэму, чтобы хоть отчасти восполнить свой долг перед ним. Без него мне стало труднее. И, несмотря на знаки внимания со стороны читателей, я так никогда и не оправился от этой потери. Это невозвратимо и непоправимо.
Когда говорят о чувстве родины, мне кажется, что чувство это начинается с любви к месту своего рождения, к росту в родном краю, а затем со знания его истории, расширяющегося в знание всего мира. Не с березок и соловьев, которыми обычно украшают все русские пейзажи, не с саней и бубенцов, которые считаются необходимыми аксессуарами русского стиля. Родина начинается с любви к слову, к своему языку, к его истории, его звучанию. Поэтому-то, хотя мои исторические домыслы, быть может, малого стоили, но мне они помогли ознакомиться с летописями, с историей своей земли, своего языка. Я и писать начал с коротеньких рассказов о прошлом, с картинок исторической жизни давних времен, сдобренных собственной фантазией. Значительно позже я увидел, что такой путь повествования был в ходу еще давным-давно, когда языческие предания использовались в летописных наших записях. Печатал я свои домыслы в детских журналах. Но мне хотелось не ограничиваться воспроизведением прочитанного. Я попробовал писать стихи. Сначала они были в таком же полуисторическом, полуапокрифическом роде. А потом мне засветилось написать что-нибудь свое, не связанное с узнанным в летописях. Но все учебники и поучения в этом плане сводились к подделке, к подражанию уже известному. Я жаждал своего опыта, своей истории, неповторимой и неповторенной. Одним словом, мечталось написать такое, чего еще никто не написал. И вот, откинув все примеры и указания, я начал писать такое, что было в прямом смысле «ни на что не похоже». Это были восклицания, упреки, мольба о чем-то. Я никому не показывал этих стихов.
Разум изрублен
и скомканы вечностью вежды.
Ты не ответишь, Возлюбленный,
прежняя моя надеждо!
Но не изверуюсь,
мыслями скованный тесными, нет, не изверуюсь,
нет, не изверуюсь, нет, не изверуюсь!
Буду стучать к тебе, дикий, взъерошенный, бешеный,
буду хулить тебя, чтоб ты откликнулся - песнями!
Что это было? Обращение ли к древнему идолу истории? Отчаяние ли молодости, не находящей меры и веса собственным чувствам? По-моему, как я теперь это понимаю, - было, прощание с Перуном языческого обоготворения истории, места своего рождения, прощание со своим детством. Но так я и вырвался из повторений пройденного на дикую бесшабашную волю собственного порыва. Так я отбросил размеры и строфы, руководясь лишь биением собственного сердца, когда оно билось шибче,- значит, слова были правильные, когда оно не чувствовалось, а поддавалось логическому рассуждению,- это были ненужные упражнения. Наконец мне показалось, что ум с сердцем пришли в лад, когда однажды по весне я написал:
Пламенный пляс скакуна,
проплескавшего плашменной лапой...
Над душой - вышина -
верхоглавье весны светлошапой.
Почему «проплескавшего», почему «плашменной» лапой? И, наконец, что это за «светлошапая весна»? Так спрашивали, должно быть, меня тогда. А потому, что цокот копыт по булыжной мостовой, в самом деле, был похож на плеск весла по воде, а то, что копыто ложится плашмя,- широкое копыто рысака, это и подчеркивает его плеск о камень. А «светлошапая», по-моему, уж совсем понятно всякому. Ведь облака, белые как пуховая шапка, плывут весной так высоко; вот и светлошапая весна! Ощущение весны над Кремлем и контраста от столпившихся у Иверской калек, нищих, уродов было настолько резко, что об этом нельзя было не написать.
Потом я начал находить строчки более доходчивые до читателя, но для меня остались дорогими эти первые, открывшие мне мою весну, мое ощущение жизни. Ведь они тоже как бы соприкасались с историей и вместе с тем не были простым пересказом мыслей. В них был «лепет сердца», о котором Герцен говорит, что без него не бывает поэзии. Позже, как уже говорено, я овладел средствами поэтического воздействия на свое и на читательское воображение. Я написал о Курске и о своем доме стихи, в которых мне удалось передать свои детские впечатления. Но о весне своей я уже никогда не написал так, беззаветно ее ощущая. И тогда я понял, что имел в виду Лермонтов, говоря о слове, созданном «из пламя и света». Ведь пламя и свет - на первый взгляд понятия однородные; почему же Лермонтов их поставил рядом, как бы отличая друг от друга? Мне кажется, что пламя - это внутреннее горение человеческого чувства, а свет - это свет разума, свет рассудка, которому подчиняется сердечное пламя,- подчиняется, но не затухает. Если затухнет, перешедши в категорию логических рассуждений,- поэзия кончается. Останется рассказ, происшествие, описание события, но не поэзия, не душа события. Поэтому-то зачастую и «не встретит ответа средь шума людского» это слово. Пламя - чувство; свет - разум. Без чувства нет стиха; но и стих, одним чувством продиктованный, еще не вразумителен для читателя. Ему - чувству - нужен свет; тогда стих становится произведением.
Все это понимаешь позже, когда уже станешь смотреть и на свои стихи, и на стихи других поэтов с тех ступенек, на которые подняло тебя время. И Герцен и Лермонтов оказываются твоими сердечными знакомыми, с которыми можно говорить без обиняков, без боязни, что тебя заподозрят в формализме... Вот все, что я мог бы сказать о своей жизни, о своей работе, которая, собственно говоря, и является жизнью.
Сб-к "Советские писатели", М., 1959 г.
Электронная версия автобиографии перепечатывается с сайта http://litbiograf.ru/
Мемориальная доска на доме в Камергерском переулке.
Писатель XX века
Асеев Николай Николаевич - поэт.
Мать умерла, когда мальчику было 6 лет, отец служил страховым агентом и дома бывал редко. Необычайно действенным воспитанием души стало обаяние родного края; города детства - Курск, Воронеж, Орел - побудили изучать родную историю, понимать родную страну и ее литературу, привели к Пушкину и Гоголю, к «Слову о полку Игореве», которым Асеев был увлечен всю жизнь. Из детства и его псевдонимы «Малка-иволга» и «Бюль-Бюль» - очень любил птиц. «Даже итальянские впечатления - чудесные остатки римских кварталов старого города, даже соборы и дворцы Флоренции и Венеции не заслонили в памяти вида родного домика с деревянным крылечком...» - читаем в автобиографическом очерке Асеева «Моя жизнь» (Советские писатели. Автобиографии: в 2 т. М., 1959. Т.1. С.89).
В 1909 окончил Курское реальное училище, затем по родительскому настоянию поступил в Коммерческий институт в Москве, но в столице увлекся не коммерцией, а поэзией, перешел вольнослушателем на филологический факультет университета, где увидел В.Брюсова, А.Белого, Ф.Сологуба, затем были знакомство и дружба с Б.Пастернаком.
В 1911 выступил со стихами в журнале «Весна», затем печатался в журнале «Проталинка», в альманахах и сборниках, работал в редакции журнала «Русский архив».
С 1911 Асеев стал одним из руководителей издательства «Лирика», из которого вскоре выделилась литературная группа «Центрифуга» (Асеев, Б.Пастернак и др.). Первые книги стихов издал в 1914 - «Ночная флейта» и «Зор».
В 1915 Асеев принимает участие в организации издательства «Лирень», в соавторстве с Г.Петниковым публикует сборник «Леторей». В это же время знакомится с В.Маяковским и В.Хлебниковым.
В 1915 призван на военную службу. В запасном полку затеял постановку сказки Л.Толстого о трех братьях, за это был посажен под арест.
В 1917 проходил обучение в иркутской школе прапорщиков, затем оказался во Владивостоке, тогда же был избран в Совет солдатских депутатов.
В 1921 во Владивостоке издал книгу стихов «Бомба», она по свидетельству современника, была неожиданна, как молния, как взрыв. В.Маяковский, получив позднее «Бомбу» от автора, прислал в ответ свою книгу с надписью: «Бомбой взорван с удовольствием. Жму руку - за!»
Весной 1921 Асеев неожиданно получил письмо без подписи - сообщение о подготовке белогвардейского переворота и совет поскорее уезжать из Владивостока, который Асеев и выполнил. Белогвардейцы разгромили типографию, тираж «Бомбы» был сожжен.
В 1922 Асеев возвращается в Москву, входит в литературную группу ЛЕФ, которую возглавил Маяковский, сотрудничает в журнале «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ», дружит с Маяковским, издает в соавторстве с ним 6 книжек агитационных стихов. Выступает не только со стихами, но и со статьями и рецензиями о новинках поэзии в журнале «Новый мир».
В начале 1920-х свежестью и новизной поэтического текста ворвалась в многомиллионную аудиторию песня на слова Асеева «Марш Буденного». В 1920-е в Москве и Петрограде-Ленинграде Асеев издает 9 книг стихов - «Стальной соловей», «Совет ветров», «Избрань», «Изморозь», «Время лучших», «Молодые стихи» и др., очерки «Разгримированная красавица» (1928), книгу «Проза поэта» (1930).
Тяготея к поиску и эксперименту, Асеев еще до революции испытал на себе различные лит. влияния - стилизация древнерусских мотивов, заимствования из Гофмана, Гумилева, Блока, хлебниковские словесные опыты. Отвлеченные сюжеты и образы характерны и для сборника «Бомба»; «Стальной соловей», в котором автор декларировал поворот к новой действительности, этого поворота не ознаменовал. Поиск пути к современности осложнился тем, что переход к нэпу был воспринят некоторыми современниками как отход от революции, идеалов преображения мира. В русле этих настроений обычно и воспринимают поэму Асеева «Лирическое отступление» (1924). Поэма действительно тревожна, взволнованна, драматична, но автор далек даже от намека на капитуляцию. Разъясняя смысл этой поэмы Асеева, Маяковский в янв. 1925 подчеркивал, что в ней речь идет прежде всего о быте; автор сетует на то, что мн. его современники погрязли в старом мещанском быте, именно к мещанскому уклону, вкоренившемуся в жизнь, относится в поэме и драматический образ «рыжего времени».
Поэма «Лирическое отступление» и стихотворение «Синие гусары» (1925) получили признание у современников, вошли в классику поэзии XX в. Стихотворная сюита «Синие гусары», посвященная памяти декабристов, балладно-упругим стихом последовательно раскрывает подготовку восстания и его трагический финал. Тяготение к сюжету нашло еще более полную реализацию в поэме «Семён Проскоков» (1928). Эта поэма посвящена событиям Гражданской войны в Сибири, автор показывает, как организовывалось и крепло партизанское движение. Лирико-публицистическое повествование построено на действительном историческом материале, в его центре образ горнорабочего, который связал свою судьбу с революцией, стал одним из борцов за советскую власть.
В 1929 была опубликована книга о поэзии «Дневник поэта». Героическая тема врывалась и в лирические сюжеты, на задний план отходили формальные эстетические искания, сквозь примусный чад коммунальных кухонь пробивался романтический проблеск будущего прекрасного мира, креп романтический пафос преобразования жизни. Поэт выводил лирику на широкий простор общественной жизни, ее путь лежал к более углубленному и проникновенному постижению окружающего мира.
Во второй половине 1920-х Асеев интенсивно ищет своего героя на лесах новостроек, он призывает: «Сейчас следует учиться поэзии у станка и комбайна» (На литературном посту. 1930. №4. С.31). Вслед за поэмой «Свердловская буря» в середине 1920-х Асеев пишет стихи и циклы стихов «Электриада», «Курские края», «Песня о нефти», в которых развиваются идеи причастности к народной жизни, трудового коллективизма, вдохновением поэта окончательно завладело героическое мужество будничного созидательного труда. К этому времени относится посещение Асеевым крупнейших строек страны в Магнитогорске, Кузбассе, на Днепре; поэт обращается к «агитпоэме», разрабатывая тему труда,- «Днипробуд» (1931). Знаменательно обращение поэта к заводу: «Вся надежда моя на твою на могучую силу, на горны твои и на трубы» (Стихотворения и поэмы. М., 1967. С. 305).
Плодотворный синтез социального содержания и лирических интонаций полновесно проявился в поэме А. «Маяковский начинается», которая публиковалась в 1937-39, в 1940 вышла отдельным изданием. Еще в начале 1920-х Асеев задумывался над необходимостью «знать историю своей страны, не только почувствовать ее будущее, но и вглядываться в глубь веков...» (Радуга. 1970. №1. С.148). Поэма «Маяковский начинается» и явилась широким историческим полотном, судьбу Маяковского автор передает в теснейшей связи с судьбой всей страны. В центре поэмы - появление Маяковского и его гибель. Появление Маяковского в жизни страны и планеты рисуется романтично-восторженно: «Он шел по бульвару, худой и плечистый, возникший откуда-то сразу, извне, высокий, как знамя, взметенное в чистой июньской несношенной голубизне».
О Маяковском говорили, что это «круглосуточный писатель», и автор поэмы передает подвижнический характер деятельности своего героя, его поистине круглосуточную преданность творческому процессу. Отрывки из этой поэмы ходили по всей стране еще до ее полной публикации, широкую аудиторию привлекала и страстность полемики Асеева с противниками Маяковского, стремление отстоять его жизненные и творческие принципы. Подытоживая полемику вокруг Маяковского, Асеев подчеркивал значение этого поэта для будущей судьбы литературы и шире - судьбы страны. Для поэмы характерны также романтическая приподнятость повествования, гражданский пафос, широта исторического кругозора, реалистичность образности. В печати была отмечена значительность новой работы Асеева «Я считаю эту книгу одним из самых значительных явлений наших дней»,- писал А.Фадеев (Литературная газета. 1940. 24 нояб.).
В 1930-е Асеев продолжает жанровые поиски, разрабатывает, в частности, международный политический фельетон («Надежда человечества», «Берлинский май»). Значительным событием литературно-общественной жизни стал перевод на русский язык поэзии Т.Шевченко. Наряду с Н.Тихоновым, А.Твардовским, Н.Ушаковым, Б.Пастернаком, М.Исаковским Асеев знакомит с жизнью братских республик, пишет посвященные Кавказу «Высокогорные стихи».
Во время Великой Отечественной войны стихи и поэмы Асеева публикуются в центральных и фронтовых газет.
В 1943 Асеев вернулся к своему стих. «Курск», написал новые заключительные строки - о Курской битве.
В 1943 в серии «Великие люди русского народа» была издана книга Асеева «Владимир Владимирович Маяковский». В книгах стихов «Первый взвод» (1941), «Пламя победы» (1946), поэме «Урал» (1944) развивается тема патриотизма.
В 1950 написаны дополнительные главы поэмы «Маяковский начинается». Из послевоенных лет наиболее плодотворен 1961 - изданы книга о литературе «Зачем и кому нужна поэзия», в которой речь шла о многих и многих поэтах (Маяковский и Есенин, Хлебников и Саянов, Твардовский и Тычина, Светлов и Тувим), и книга стихов «Лад», получившая всеобщую высокую оценку. «Лад» - это напряженные раздумья о современности, о проблемах бытия; при этом стихи философского склада сочетаются с публицистикой и пейзажной лирикой.
Об Асееве современники говорили: «Неуемный темперамент жил в нем, сухое горенье без чада и копоти все время обжигало его душу» (Наровчатов С. Мы входим в жизнь. М., 1980. С.31). Он и поэтические творения свои читал по-особенному: «Закинув голову, он словно всматривался в вышину,- он весь летел вверх, читая стихи. Глаза его светлые становились еще светлее...» (Воспоминания о Николае Асееве. С.50). Талант его был разносторонним, он писал также статьи, очерки, киносценарии, раздумья о литературе, тексты к музыкальным произведениям (либретто оперы М.Коваля «Емельян Пугачев», 1955, в соавторстве с В. Каменским).
В статье Асеева «Что же такое структурная почва в поэзии» мысль о преемственности поколений ставилась в прямую зависимость от сохранения «структурной почвы», которую возделывали предшественники. Отсюда постоянный интерес к истории, который проявлялся то в «Синих гусарах», то в «Стихах о Гоголе», занявших видное место в книге «Раздумья» (1955). Отсюда и постоянный интерес к литературам других народов. Асеев перевел драматические произведения Я.Райниса, Б.Ясенского, стихи многих поэтов.
Характерен постоянный интерес к самым разным явлениям литературной жизни. Современник вспоминает: «Помню, с каким восхищением заговорил он однажды о романах австралийской писательницы Катарины Сусанны Причард. В другой раз - о книге Уильяма Берчетта, открывшей для него удивительный мир обычаев древних народов Лаоса и Камбоджи» (Мильков В.- С.195). И все это был не пассивный интерес созерцателя, но активный интерес участника: появляется роман М.Алексеева «Вишневый омут» - и Асеев пишет рецензию на него; читает по телевидению главы из своей новой поэмы Е.Исаев - и Асеев откликается статьей о поэме «Суд памяти». В свою последнюю весну, уже тяжело больной, Асеев предпринял активные усилия по защите памятников культуры, организации сбора подписей под петицией в ЦК КПСС (Воспоминания о Николае Асееве. С.297).
«Совсем неожиданным в свиданиях с Николаем Николаевичем было для меня то,- вспоминает Д.С.Лихачев,- что он преимущественно говорил не о своей поэзии, не о своих стихах,- он говорил о стихах молодежи, любил их читать...» (Воспоминания о Николае Асееве. С.242). Асеев охотно читал лекции в Литературном институте, помог войти в литературу многим молодым поэтам, среди них Н.Анциферов, И.Бауков, А.Вознесенский, Ю.Мориц, В.Соснора, Ю.Панкратов, И.Харабаров. Творчество Асеев широко освещалось в печати, так, к его 70-летию было опубликовано около 20 статей Л.Озерова, С.Васильева, И.Гринберга, Б.Слуцкого, Л.Ошанина, В.Котоваи др. Супруга поэта К.М.Асеева вспоминает: «В последний день его жизни, когда я пришла в больницу "Высокие горы", Николай Николаевич сел на постели и начал читать стихи. Со стихами уходил он из жизни...» (Воспоминания о Николае Асееве. С.34). К его 80-летию была издана книга Л.Карпова «Николай Асеев», к его 90-летию появились статьи о нем М.Алексеева, А.Дробчика и др. На доме,где он жил, открыта мемориальная доска, улица названа его именем.
В.А. Шошин
Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 1. с. 118-121.
Далее читайте:
Спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе Всесоюзного съезда советских писателей» . 31.08.1934 (См. фрагмент об Асееве).
Информация наркома государственной безопасности СССР В.Н.Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А.Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей . 31.10.1944 (См. фрагмент об Асееве).
Русские писатели и поэты (биографический справочник).
Сочинения:
Собрание сочинений: в 5 т. М., 1963-64;
Стихотворения и поэмы: в 2 т. М., 1959;
Стихотворения и поэмы. Л., 1967. (Б-ка поэта. Б. серия);
Стихотворения и поэмы. П., 1981 (Б-ка поэта. М. серия);
Зачем и кому нужна поэзия. М., 1961;
Жизнь слова. М., 1967;
О поэтах и поэзии. Статьи и воспоминания. М., 1985;
Стихотворения и поэмы. Ставрополь, 1987;
Родословная поэзии: статьи, воспоминания, письма. М., 1990;
Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи. М., 1990;
«Если ночь все тревоги вызвездит...» [и др. стихи] // Гимн любви. Т.1. М., 1991. С.248-251;
Московские записки // Вячеслав Иванов:Материалы и исследования. М., 1996. С.151-167;
Через гром [и др. стихи] // Русский футуризм: Теория.Практика. Критика. Воспоминания. М., 1999. С.210-215;
В.В.Хлебников // Мир Велимира Хлебникова. М., 2000. С.103-109;
Старинное [и др. стихи] // Поэзия русского футуризма. М., 2001. С.463-475.
Литература:
Молдавский Дм. Николай Асеев. М.; Л., 1965;
Серпов А. Николай Асеев: Очерк творчества. М., 1969;
Мильков В. Николай Асеев: Литературный портрет. М., 1973;
Бондаренко В. «Этот может, хватка у него моя...» // литература в школе. 1973. №3;
Воспоминания о Николае Асееве. М., 1980;
Смола О. Лирика Асеева. М., 1980;
Ивнев Р. Две встречи с Николаем Асеевым // Москва. 1981. №2;
Шайтанов И. В содружестве светил: Поэзия Н.Асеева. М., 1985;
Крюкова А. Николай Асеев и Сергей Есенин // В мире Есенина. М., 1986. С.523-538;
Мешков Ю. Николай Асеев. Свердловск, 1987;
Озеров Л. Время говорило его стихами: К 100-летию со дня рождения Николая Асеева // Литературная газета. 1989. 12 июля;
Смола О. «Не верю ни тленью, ни старости...» // Асеев Н. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи. М., 1990. С. 5-20;
Алимдарова Э.В. Хлебников и Н.Асеев // Поэтический мир Велимира Хлебникова. Астрахань. 1992. Вып.2. С.136-145.
Асеев Николай Николаевич
Г. Лелевич
Асеев Николай Николаевич — совр. русский поэт. В войну 1914-1918 мобилизован. После Октябрьской революции живет во Владивостоке, работает на бирже труда, затем в полулегальной советской газете, печатает там антиинтервенционистские политические фельетоны, в то же время организует литературное общество «Балаганчик», преследующее чисто богемные цели. Вернувшись в Москву, А. стал одним из виднейших поэтов и теоретиков «Лефа» (см.).
А. дебютировал книжкой стихов в 1914. Вот как А. рисует свой предреволюционный облик: «я, двадцатисемилетний поэт, выученик символистов... я, увлекавшийся переводами Маллармэ, Верлена и Вьеле Гриффена, благоговевший перед Теодором Амедеем Гофманом, восторженно носивший в сердце силу и выдержку горестной судьбы Оскара Уайльда, одним словом, я — рафинированный интеллигент». В первых же книгах А. выступил как типичный декадент-романтик. А. примкнул к группе С. Боброва «Центрифуга», пытавшейся сочетать классическую «чистую» лирику с техническими завоеваниями молодого еще тогда кубо-футуризма.
Богемный характер творчества молодого А. быть может ярче всего сказался в образах «Океании» (небоночное кафе, полуголая луна, возлежащая на синей покатой софе, дежурящая звезда, подающая устриц) или «Нового утра» (курят ангелы сигары, вчерашняя ночь — старая кокотка). А. презирал трезвенно-меркантильный мир. Ему казалось, что «мир — только страшная морда», он мечтал с любимой «из мира убежать», «чтобы вечно не встречаться ни друзьям, ни домочадцам». Он скорбел, что «жизнь осыпается пачками рублей». Он провозглашал свою особность, свою несвязанность с миром меркантильного мещанства — «меня не заманишь ты в клерки». И войну 1914-1918 А. радостно воспринял как грандиозное крушение устоявшегося мещанского уклада («Время Европу расшвырять. Пусть рушатся камни зданий в огне, пусть исказится за чертою черта поношенной морды мира»). В дореволюционных стихах А., кроме всего этого, чувствовалась романтика запорожских песен («Песни сотен», «Песня Ондрия»), образы русских сказок («Еще! Исковерканный страхом»), славянская мифология («Над Гоплой»). Эти элементы, усилившиеся под бесспорным влиянием В. Хлебникова, (см.), окрасили в свои цвета на первых порах и асеевское восприятие революции. Он славит из Владивостока Советскую Россию («Россия издали») в деревенских образах: лен, синь, черные пашни, ковыли, черешни, зеленя, покос. Еще до революции А. провидел «судьбу грядущую свою, протоптанную Пугачевым», а в торжествующей революции А. разглядел «Степана Тимофеевича». В этом стилизованном и бунтарском восприятии революции сказался восторг индивидуалиста из богемы, дождавшегося крушения ненавистного ему мещанского уклада. Вот как А. рисует свое послеоктябрьское настроение: «Старая культура отгремела за плечами, как ушедшая туча. Возврата к ней для меня, недостаточно приросшего к ней, недостаточно пустившего в нее корни, быть не могло; на моих чувствах и мыслях не были еще набиты мозоли привычек. И радость от изменения поношенных черт мирового лица несла меня в сторону нового. Это новое не было миросозерцанием. Оно для меня, да и для большинства окружавших, скорее было выходом из старого, возможностью, предощущением, тем, что выражалось в коротеньком определении „хуже не будет“, определении, ставившем многих на невозвратный путь».
Это восприятие революции со стороны стихийного разгрома мещанского уклада выразилось в большой силе ненависти к реакционной обывательщине («Мы пели песни») и в значительной беспомощности при выявлении положительных стремлений революции (стершиеся штампы — правда, кривда, свобода, народ, враги народа и т. д.).
С переездом в Москву — центр пролетарской революции — А. сумел разглядеть и иные стороны революционной борьбы, революционных сдвигов. Еще до 1917 в стихотворении А. «Заржавленная лира» встречается «завод стальных гибчайших песен», но там — это случайная ассоциация, не связанная ни с мироощущением автора, ни с тематикой, ни с системой образов. Но этот случайный старый мотив развертывается в целую программу в прекрасном стихотворении «О нем». «О нем» и «Гастев» означали конец восприятия Октябрьской революции как новой разиновщины и начало творческого приближения к подлинно пролетарскому, индустриальному Октябрю. Асееву, как и его «стальному соловью», захотелось в одно ярмо «с гудящими всласть заводами». А. приветствует Гастева, как «Овидия горняков, шахтеров, слесарей». А. сознает огромную разницу между своим мировосприятием и мировосприятием пролетарского авангарда («Мы — мещане. Стоит ли стараться, из подвалов наших, из мансард, мукой бесконечных операций нарезать эпоху на сердца?»), но в то же время провозглашает: «Нет. Никто б не мог меня поссорить с будущим, зовущим за собой».
На этом третьем этапе своего творчества (первый — 1912-1917, второй — 1918-1922, третий — 1923 и дальше) А. выступает как романтик, преданный делу пролетарской революции, но задыхающийся в революционных буднях. А. кажется, что «стало — очень похоже на прежнюю канитель», он с ужасом слышит, «как томно скулит Травиата со всех бесконечных эстрад». Поэта пугает не кажущееся или действительное наступление антипролетарских социальных сил, а цепкость мещанских бытовых навыков и старой эстетики. Богемные корни этого — в большей мере эстетического и бытового, чем политического — подхода к революционным будням — очевидны. Поэма «Лирическое отступление» особенно характерна для А. последнего периода. Призывы быть на-чеку против вкрадчивых, внешне-лойяльных, идущих не штурмом, а тихой сапой, врагов, неискоренимая, органическая ненависть к варварству мещанского быта, калечащего и грязнящего всякое сильное чувство, всякое человеческое переживание, — таковы сильные стороны поэмы. Явная переоценка эстетических и бытовых моментов, отчаяние, ощущение, что «день революции сгаснет в неясном рассветном бреду», что «крашено рыжим цветом, а не красным — время», — таковы ее вывихи. Но в другой поэме, «Свердловская буря», А. разглядел то, чего не заметил в «Лирическом отступлении»: «проросший сквозь нэп строевой молодняк», который «не сдастся на милость врага» и «прождет — пока не избудем буден». К числу лучших стихотворений А. за последние годы, кроме названных, принадлежат: поэма «Черный принц», «Русская сказка», «Синие гусары» и т. д.
А. — один из лучших современных мастеров стиха. А. напевнее и лиричнее Маяковского, хотя нередко пользуется ораторским синтаксисом и лозунговостью последнего. Сам А. говорит о своих стихах как «о напеве» («Полярное путешествие»), а «Свердловскую бурю» начинает признанием: «Я лирик по складу своей души, по самой строчечной сути».
Первый значительный опыт А. в области стихотворного повествования — поэма «Семен Проскаков», созданная к десятилетию Октябрьской революции и разработавшая подлинную биографию пролетария-партизана, героя гражданской войны. «Семен Проскаков» — шаг вперед к овладению конкретным революционным материалом. И это повествование А. насквозь лирично.
Для стиха А. характерна «установка на звук и ритм» (И. Аксенов). А. любит «звуковые повторы внутри фразы, доходящие до почти полного совпадения звуков слов, близких одно к другому» (Г. Горбачев). Подобно Б. Пастернаку, А. охотно сближает в стихе слова по звуковым ассоциациям: «Я запретил бы „Продажу овса и сена“... Ведь это пахнет убийством отца и сына», «Матерой материк», «Солнце опалом на пальце», «Стекало с стекольных», «Тебе бы не повесть, а поезд, тебе б не рассказ, а раскат» и т. д. Редкое звуковое мастерство А. хранит однако отпечаток декадентского прошлого. Чрезмерная изощренность звукового строя стихотворений А. нередко противоречит их идейному и эмоциональному содержанию, нередко затемняет смысл, делая целые строфы непонятными. Эти недостатки свойственны даже агитационным стихотворениям А. Искусственность эта особенно явственна в рифмах А. Декадентски футуристический формализм приводит порою к совершенно нестерпимым срывам. Таков размен революционной трагедии на дешевые аллитерации в стихотворении «Тайга» («Тебя расстреляли, меня — расстреляли, и выстрелов трели ударились в дали, а даль растерялась — растрелилась даль»).
Трагедия А. — трагедия литературного попутчика, искренне рвущегося к революции, но отягощенного богемно-футуристическим прошлым.
Список литературы
I. Ночная флейта, М., 1914
Зор, М., 1914
Ой кониндан окейн, М., 1915
Океания, М., 1916
Бомба, Владивосток, 1921
Стальной соловей, М., 1922
Софрон на фронте, М., 1922
Буденный, М., 1923
Совет ветров, М., 1923, Избрань, М., 1923
Октябрьские песни, М., 1925
Поэмы, М. — Л., 1925
Самое лучшее, М., 1926
Изморозь, М. — Л., 1927
Семен Проскаков, М. — Л., 1928. Критические статьи печатались в «Красной нови», «Печати и революции», «Лефе», «Новом лефе», «Новом мире», «Октябре» и альманахе «Удар». Интересны воспоминания А. — «Октябрь на Дальнем» («Новый леф», № 8-9), 1927.
II. Брюсов В. Я., Вчера, сегодня и завтра русской поэзии, журн. «Печать и революция», № 7, 1922
Гусман Б., 100 поэтов, М., 1923
Родов С., В литературных боях, М., 1926
Селивановский А., «На литературном посту», № 2, 1927
Горбачев, Г., Современная русская литература, Л., 1928.
Асеев Николай Николаевич - известный советский поэт и сценарист. Один из ярчайших представителей футуризма в России. Был не раз награжден советской властью за свои стихотворения, в том числе и Сталинской премией.
Детство и юность
Сразу оговоримся, Асеев - это псевдоним. Настоящая фамилия писателя - Штальбаум. Часто публиковал свои произведения под другими именами: Иволга, Н. А. Буль-Буль, Нав Фундаментальников.
Николай Асеев, биография которого представлена здесь, родился 27 июня 1889 года во Львове (Курская губерния). Его отец Николай Николаевич был страховым агентом, а мать, Елена Пинская, скончалась в молодости, когда сыну было всего 8 лет. Вскоре после этого отец женился второй раз.
Свое детство будущий писатель провел у деда по матери, Николая Павловича Пинского, который был заядлыми рыбаком и охотником, обожал фольклор, особенно песни, и слыл превосходным рассказчиком. Его бабушка, жена Пинского, родилась крепостной, которую и выкупил будущий муж, влюбившись в девушку во время своих охотничьих прогулок.
В 1909 году Асеев окончил Курское реальное училище. После этого поступил в московский Коммерческий институт. Также посещал филологический факультет Московского университета, где слушал лекции.
Первые публикации
Николай Асеев опубликовал первые свои произведения в 1911 году. Московская литературная жизнь захлестнула поэта. В это время он - частый гость «брюсовских вечеров» и ужинов у Вячеслава Иванова. На одной из встреч познакомился с Пастернаком, который покорил юного писателя своими произведениями.
В 1914 год в альманахе «Лирика» публикуется подборка асеевских стихов. С этого момента начинается активная литературная жизнь поэта. И уже через четыре года было издано 5 его сборников: «Зор», «Ночная флейта», «Леторей», «Оксана», «Четвертая книга стихов».
Война и революция
Во время Первой мировой Николай Асеев был призван в армию. Сначала его отправляют в Мариуполь, где проходит боевая подготовка. Затем посылают в составе полка в сторону Австрийского фронта. В это время он серьезно заболевает - начинается воспаление легких, осложненное туберкулезом. Асеева признают негодным к службе и отсылают в тыл. После выздоровления поэта снова отправили на фронт, где он прослужил до 1917 года, когда его избрали в члены Совета солдатских депутатов.
Разгорелась Февральская революция. Полк писателя отказался воевать. Асеев, взяв семью, отправляется на Дальний Восток. Путь его пролегал через голодную и послевоенную, охваченную мятежом страну. Свои скитания он описал в очерке «Октябрь на Дальнем», который принес ему первым настоящий литературный успех.
Поселившись во Владивостоке, писатель начал сотрудничать с новой газетой «Крестьянин и рабочий». В это время стало известно об Октябрьской революции, Асеев принял с радостью эту новость. Вскоре ему пришло приглашение от Луначарского переехать в Москву. И в 1922 Асеев перебирается в столицу. Здесь он встречается с Маяковским, который имел очень большое на него влияние.
Жизнь в Москве
В Москве Николай Асеев продолжает писать, выпускает несколько сборников: «Совет ветров», «Стальной соловей». В 20-х годах были опубликованы революционные поэмы и стихи писателя: «Чернышевский», «Лирическое отступление», «Синие гусары», «Свердловская буря».
В эти же годы Асеев отправляется в путешествие на Запад, из которого возвращается в 1928. После этого он пишет несколько стихов-впечатлений: «Рим», «Дорога», «Форум-Капитолий». После гибели Маяковского поэт опубликовал поэму «Маяковский начинает».
Последние годы и смерть
Во время Великой Отечественной Николай Асеев продолжает работать. Многие его произведения называют настоящей военной хроникой. Среди таких стихотворений: «Пламя победы», «Радиосводки», «В последний час», «Полет пули» и пр.
В 1961 году выходит книга писателя «Зачем и кому нужна поэзия», которой он подводит итоги своей жизни и творческого пути.
Стихотворения Асеева раннего периода
Несмотря на то что Асеева относят к футуристам, начинал он как символист. В юности был сильно увлечен Верленом, Гофманом и Оскаром Уайльдом. Не удивительно, что в стихотворениях этого времени он предстает романтиком-декадентом.
Поэт в эти годы примыкает к группе «Центрифуга», представители которой пытались соединить кубо-футуризм, только набирающий обороты, и «чистую» классическую лирику. Асеев с презрением относился к «трезвенно-меркантильному» миру обывателей. Окружающую действительность он описывал как «страшную морду», которая «осыпается пачками рублей». Мечта поэта - убежать из этого мира с возлюбленной и «не встречать ни друзей, ни домочадцев». Первую мировую Асеев воспринял как долгожданное крушение мещанского устоявшегося порядка: «пусть рушатся камни зданий в огне».
Кроме этих мотивов в стихотворениях поэта присутствуют образы из русских сказок и славянской мифологии, а также запорожские напевы.
Период революции
Николай Асеев - поэт-новатор. Большое влияние на него оказали Маяковский и В. Хлебников. Они сыграли главную роль в формировании его стиля. Во время революции Асеев находился во Владивостоке. Отсюда он начинает прославлять Советскую Россию. Поэт обращается к классическим деревенским образам: синь, лен, пашни, черешни, ковыли, покос и пр.
Еще в дореволюционных стихах Асеев предсказывал скорое торжество нового порядка. Поэтому переворот он воспринял с восторгом. Старую культуру он называет «ушедшей тучей», которая наконец-то «отгремела». Новый же мир стал «выходом из старого, предощущением, возможностью». Таким образом, поэт воспринимает революцию как стихийную силу, разгромившую мещанский уклад и давшую возможность для развития.
Послереволюционный период
После переезда в столицу мировоззрение Асеева несколько меняется. Революция из призрачного идеала превращается в совершившееся действие, результаты которой можно оценить. В произведениях появляется тема индустриализации, которая неразрывно связана с творчеством.
Писатель всегда тяготел к экспериментам, поэтому часто испытывал на себе влияние различных литературных течений. Например, древнерусские мотивы, заимствования у Гумилева, Гофмана, Блока, Хлебникова.
По своей тематике от предыдущих произведений отличается поэма «Лирическое отступление», написанная в 1924 года. В сочинении звучат тревожные, драматичные и взволнованные ноты. Асеев упрекает своих современников в том, что они не отошли от мещанства и все еще тянутся к бытовому благополучию, не думая о всеобщем благе. Эта поэма была высоко оценена современниками, а позднее стала считаться классикой 20 века.
Второе известное произведение этого периода - сюита «Синие гусары», которая была посвящена памяти декабристов. В произведении Асеев описывает подготовку восстания и трагическое завершение задуманного.
В 1929 году вышла книга «Дневник поэта». В этой книге на задний план уходят эстетические искания, а вперед выступает лиричность окружающего мира и бытовой стороны жизни. Вновь возвращается к романтическому пафосу Николай Асеев.
Самые известные стихи перечислим ниже:
- «Я знаю: все печали…»;
- «Контратака»;
- «Предгрозье»;
- «Что такое счастье?»;
- «Об обыкновенных»;
- «Песня славы»;
- «Каждый раз, как смотришь в воду…»;
- «Счастье»;
- «Памятник»;
- «Созидателю»;
- «Снегири».
Поздний этап творчества
Во второй половине 20-х ищет нового героя Николай Асеев. Стихи этого времени свидетельствуют о том, что поэт начинает воспевать рабочего, поэзии же, говорит он, нужно учиться «у станка и комбайна». Выходят несколько стихотворений, в которых воспеваются трудовой коллективизм, народная жизнь и обычная работа простых людей. Среди таких произведений можно назвать «Курские края», «Электриада», «Песня о нефти».
30-е годы знаменуются для Асеева продолжением жанровых поисков. В частности, он разрабатывает международные фельетоны на политические темы: «Берлинский май», «Надежда человечества». Одновременно с этим поэт занимается переводами.
Во время Великой Отечественной его произведения печатаются на страницах фронтовых и центральных газет. В стихах этого периода главное место занимает патриотизм и вера в победу в войне.
В послевоенные годы Асеев уделял большое внимание теоретической части поэзии. Часто публиковал в газетах статьи на литературные темы и издал несколько книг.
«Я не могу без тебя жить»: анализ стихотворения
Стихотворение было написано в 1960 году, поэтому его относят к поздней поэзии Асеева. Тема любви нехарактерна для творчества писателя и является скорее исключением, чем правилом. У стиха есть название - «Простые строки». Оно не всегда упоминается в сборниках, но имеет ключевое значения для осмысления произведения.
Сюжета у стихотворения как такового нет. В нем только описывается чувство - лирический герой признается в любви. Он говорит о том, что без возлюбленной ему ничего не нужно в этом мире. Асеев пишет о настоящей пламенной любви, но озаглавливает стихотворения «Простые строчки». Этим поэт хотел сказать, что для окружающих его исповедь не является каким-то откровением, подобные слова произносили многие. Но для самого лирического героя его чувства сильны и невероятны.
«Я не могу без тебя жить» - одно из известнейших стихотворений Асеева. Этим оно обязано своей лиричности и искренности.
Николай Николаевич Асеев (1889-1963) родился в городе Льгове, Курской губернии, в семье страхового агента. В 1909 году окончил курское реальное училище. Дальнейшее образование получил в Коммерческом институте в Москве, одновременно слушал лекции на филологическом факультете в университете. Начальный сборник стихов Асеева («Ночная флейта») вышел в 1914 году.
Раннее творчество Асеева испытало влияние модернистских школ (символизма, футуризма). Сам поэт позже отмечал значение для него поэзии А. К. Толстого, творчества Н. В. Гоголя.
Лучшие произведения раннего Асеева - это стихи, написанные на темы русской истории, развивающие мотивы славянской мифологии. Это сближает его с В. Хлебниковым. Есть у раннего Асеева и «экспериментаторские» излишества, особенно в области словотворчества и в преклонении перед «Госпожой Большой Метафорой». Важнейшую роль в творческой биографии поэта сыграла его дружба с В. Маяковским.
В годы гражданской войны Асеев находился на Дальнем Востоке. Первый послеоктябрьский сборник стихов «Бомба» вышел во Владивостоке (1921). В 20-30-е годы Асеев активно и плодотворно работает в жанре поэмы («Двадцать шесть», 1924; «Лирическое отступление», 1924; «Семен Проскаков», 1927-1928; «Маяковский начинается», 1939, 1950).
Пятидесятилетний литературный путь Асеева был завершен блестящим лирическим сборником «Лад». Асеев - автор многих работ по вопросам теории русского стиха, проблемам традиции и новаторства.
Смена общественного строя и его кардинальные трансформации стали для одних русских писателей мощным стимулом в творчестве, для других — началом кризиса. Слишком впечатляющим оказалось превращение революционной свободы творчества в строгую идеологическую организованность сталинской пролетарской литературы.
Николай Асеев - один из тех, кто мучительно пережил это. Некоторые исследователи творчества поэта отмечают, что официальное признание потребовало от него жертв, размер которых оказался слишком велик.
Родом из глубинки
Он родился 28 июня 1889 года в Курской губернии, в маленьком провинциальном Льгове, в небогатой дворянской семье. Его отец - то ли страховой агент, то ли агроном. Некоторые источники указывают фамилию отца поэта как Штальбаум, другие утверждают, что его фамилия писалась как Ассеев. Большее влияние на будущего литератора оказал дед по материнской линии - Николай Павлович Пинский, у которого жил юный Николай Асеев после ранней потери матери и вторичной женитьбы отца.
Дед обладал талантом замечательного рассказчика, знал много народных сказок и песен. Он любил природу, охотно приобщал внука к рыбалке и охоте, без которых не представлял жизни. Увлекательной была история его женитьбы — он выкупил будущую бабку поэта из крепостной неволи, влюбившись в молодую крестьянку, встреченную им во время охоты. Рассказы о прежних временах очень любил слушать будущий литератор Николай Асеев — биография бабки Варвары Степановны увлекала его романтическим сюжетом.
В Москву
В 1907 году Николай окончил реальное училище в губернском Курске и вскоре уехал в Москву, чтобы продолжить образование в столичном университете. К тому времени он уже осознал, что занятия писательством - это то, чему он хотел бы посвятить жизнь. Став вольнослушателем на историко-филологическом факультете Московского университета, Николай Асеев окунулся в бурную литературную жизнь Первопрестольной. Его творения печатаются в журналах и альманахах, которые во множестве появлялись в Москве: «Проталинка», «Весна», «Заветы», «Первоцвет».
Как поэт, Николай Асеев прошел периоды увлечения символизмом, став одним из учредителей творческих групп «Лирика» и «Лирень». В Москве и в Харькове, где он продолжал образование, молодой человек сблизился с поэтами и писателями, исповедующими различные новые формы словотворчества: В. Брюсовым, В. Ивановым, В. Хлебниковым, Б. Пастернаком. В стихах Асеева того периода явственно ощущается интерес к национально-архаическим традициям, к словотворчеству футуристического характера.
Бурное время революции
С момента начала Первой мировой Николай Асеев на себе испытал масштаб общественных катаклизмов. Он был призван в действующую армию, где оказался в самой гуще революционных событий. Был выбран в Совет солдатских депутатов и принимал участие в массовом братании с противником, в оставлении ненавистных окопов. Асеев оказался на Дальнем Востоке, где продолжал участвовать в творческом процессе, создав литературно-художественное объединение футуристического толка «Балаганчик».
В текстах Асеева — от предреволюционных до постоктябрьских — виден весь путь трансформации его поэтического языка. В первой книге, которую опубликовал Николай Асеев («Ночная флейта»,1914 г.), — изысканность символов и эпатажность футуризма, в сборниках «Зор» (1914), «Леторей» (1915) — новаторство словотворчества, в книгах «Бомба» (1921), «Стальной соловей» (1922), «Совет ветров» (1923) — острые ожидания социальных изменений и оптимизм романтических революционных надежд.
«Маяковский начинается»
С 1922 года Николай Николаевич Асеев, биография которого с 1914 года - череда переездов по всей стране — от Харькова до Владивостока, — окончательно поселяется в Москве. Он был вызван с Дальнего Востока по личному указанию Наркома просвещения А. В. Луначарского. В столице Асеев вместе с Маяковским и составляет ядро «Левого фронта искусств» (ЛЕФ) — творческого объединения, считавшего себя единственным достойным представителем нового искусства.
Творческое взаимодействие и личная дружба с Владимиром Маяковским - важнейшее событие в жизни Асеева. Впитывая революционный накал стихов Маяковского, поэт создал несколько произведений крупного формата и отчетливой идейной направленности. К ним относятся поэмы «Свердловская буря» (1924), «Семен Проскаков» (1928) и сделавшая его по-настоящему знаменитым «Поэма о двадцати шести бакинских комиссарах» (1925).
Высоко оценили читатели и коллеги поэтические воспоминания о друге и наставнике, написанные Асеевым через 10 лет после трагической гибели Владимира Владимировича, в 1940 году — «Маяковский начинается». Это манифест верности убеждениям молодости, дань уважения великому современнику.
За и против, плюс и минус
Всего поэт выпустил около 80 поэтических сборников, стал лауреатом многочисленных премий и официальных наград. Асеев прожил внешне безмятежную жизнь. Но при внимательном рассмотрении его творчества можно обнаружить некую двойственность, которой нельзя было избежать любому, кто занимался таким важным в идеологическом смысле делом, как советская литература.
В советских учебниках присутствовал поэт-классик, апологет соцреализма, переводивший стихи Мао-Цзе Дуна, - Николай Асеев. «Простые строки» - стихи тонкого лирика, которому не чужды формалистические поиски, — тоже Асеев. Маститый советский литератор, верный линии партии, которого дочь Марины Цветаевой — Ариадна Эфрон — прямо обвиняла в равнодушии, приведшим её мать к самоубийству, - сталинский лауреат Асеев. Человек, бросившийся хлопотать о московской прописке для сына Цветаевой, бесстрашно защищавший перед Хрущевым молодых поэтов, - это тоже Асеев.
Расставлять знаки, выносить оценки - личное дело каждого, дело истории...